Отец полиграфа
Уроженец романтической Вероны, куда Шекспир «поселил» Ромео и Джульетту, Чезаре Ломброзо (1835 – 1909) в младые лета досыта хлебнул романтики, перейдя от изучения литературы, лингвистики и археологии в итальянских университетах к участию в революционном движении. Отсидев за нее в тюрьме – отсюда, видимо, и криминологический уклон его будущей деятельности, – Чезаре подался в армию, стал хирургом, изучал антропологию. Годам к тридцати он уже профессор, возглавляющий психиатрическую больницу и пользующий заключенных окрестных тюрем, что давало ему богатый материал для анализа и исследований.
Мировую известность Чезаре принесла антропологическая теория преступности, основанная на убежденности в сугубо биологической, но никак не социальной природе этого явления. По Ломброзо некоторые люди появляются на свет готовыми преступниками и не поддаются исправлению, Опознать их можно по определенным физическим признакам: «Низкий лоб, большие челюсти, высокие скулы, сплющенный нос, реденькая бороденка, пониженная чувствительность к боли, длинные руки». Таких типов предлагалось казнить или ссылать на необитаемые острова. Именно Ломброзо изобрел гидросфигмометр – прибор, со временем трансформировавшийся в современный полиграф – детектор лжи.
Гениальность – плод безумия?
В свете этих идей понятна шумиха, которую вызвали в мире криминологические подходы врача-психиатра. И не только они.
В 29 лет Чезаре выпустил книгу, из которой родился популярный общественный миф о том, что гениальность – это обязательно умопомешательство. Но сам Ломброзо был значительно осторожнее в выводах. Вот что он писал: «В числе гениальных людей были и есть помешанные, точно так же, как и между этими последними бывали субъекты, у которых болезнь вызывала проблески гения; но вывести из этого заключение, что все гениальные личности непременно должны быть помешанными, значило бы впасть в громадное заблуждение и повторить, только в ином смысле, ошибочный вывод дикарей, считающих боговдохновенными людьми всех сумасшедших. Между гениальными людьми встречаются помешанные и между сумасшедшими – гении. Но было и есть множество гениальных людей, у которых нельзя отыскать ни малейших признаков умопомешательства, за исключением некоторых ненормальностей в сфере чувствительности».
Справедливости ради надо сказать: многие ученые уже тогда отмечали, что Ломброзо в своей книге использовал вырванные из контекста жизни выдающихся людей частные эпизоды ради заочного диагноза. Одной из таких личностей оказался Толстой, которого итальянец назвал больным гением «на основании его якобы болезненной наследственности, капризов и чудачеств в юности, его эпилептических припадков с галлюцинациями и раздражительности», отмечается в статье «Классики и психиатры» (М., «Новое литературное обозрение», 2008 г.). Диагноз, который Ломброзо поставил Толстому, хотя и в глаза не видел Льва Николаевича, гласил: философский скептицизм привел «пациента» в состояние, близкое к болезни.
Масло в огонь
Оценки Ломброзо пришлись на руку противникам Толстого особенно в период обострения его отношений с властью духовной и светской, когда его пытались представить сумасшедшим, писали о нем наукообразные статьи вроде «Психопатологические проявления новой веры графа Льва Толстого» и норовили даже заточить в монастырь, чтобы заткнуть рот неудобному мыслителю-писателю.
Между тем Ломброзо в 1897 году приехал в Москву на медицинский конгресс. Перед этим итальянец списался с Львом Николаевичем и получил приглашение посетить Ясную Поляну. Однако намерение Чезаре встретиться с писателем было воспринято неодобрительно. Итальянец вспоминал, как московский генерал-полицмейстер сказал ему: «Да разве вы не знаете, что у него там, в голове, не совсем в порядке?». Находчивый Ломброзо тут же обратил эти слова в свою пользу: «Но потому-то именно мне и хочется повидаться с ним: ведь я психиатр». Лицо генерала мгновенно просветлело: «Это другое дело, если так, то вы хорошо делаете».
Личное впечатление
К моменту встречи двух антиподов разделяла семилетняя разница в возрасте. Но физическая бодрость писателя произвела большое впечатление на его более молодого гостя: «В самый день моего приезда он в продолжение двух часов играл с своею дочерью в лаун-теннис, после чего, сев на им же самим взнузданную и оседланную лошадь, пригласил меня ехать вместе с ним купаться. Ему доставило особенное удовольствие видеть, что я через четверть часа не мог уже плыть за ним, и, когда я выразил удивление его силе и выносливости, жалуясь на свою немощность, он протянул руку и приподнял меня довольно высоко от земли, легко, как маленькую собачку, – писал Ломброзо.
Они довольно долго беседовали, но так и не сошлись во взглядах: «Я видел совершенную невозможность говорить с ним, не раздражая его, о некоторых предметах и особенно о том, что у меня больше всего лежало на сердце, – убеждать его, например, в справедливости теории «прирожденных преступников», которую он упрямо отрицал… тут между нами возвышалась духовная стена, которая мешала нам понимать друг друга. Стена эта заключалась в его изумительном утверждении, что ни моя, ни прочие теории уголовного права не объяснили еще, на чем человеческие общества основывают свое право наказывать преступника… Несколько месяцев после этого я, читая его «Воскресение», находил там фактические доказательства тому, что я напрасно надрывал свои легкие».
Ломброзо немного ошибся: роман «Воскресение» вышел через пару лет после встречи с Львом Николаевичем. Зато другую свою ошибку Чезаре исправил-таки, заявив, что ошибался в предположениях о «болезненности» Толстого.
* * *
А что же сам-то Лев Николаевич, какое у него сложилось мнение об итальянском госте?
Первым делом надо сказать: Толстой был прекрасно осведомлен о том, кого приглашает в гости – он давно был в курсе антропологических теорий Ломброзо. Еще 8 января 1900 года Лев Николаевич записал в дневнике: «Читаю газеты, журналы, книги и все не могу привыкнуть приписать настоящую цену тому, что там пишется, а именно: философия Ницше, драмы Ибсена и Метерлинка и наука Ломброзо… Ведь это полное убожество мысли, понимания и чутья».
Знал Толстой, конечно, и о заочном диагнозе, который поставил итальянец. Тем большее уважение вызывает как готовность писателя встретиться с духовным антиподом, так и сдержанная оценка, занесенная в дневник писателя по итогам визита итальянца в Россию: «15 августа 1897. Ясная Поляна. Продолжаю работать. Подвигаюсь. Был Ломброзо, ограниченный, наивный старичок!».
А вы – стали бы общаться с человеком, который назвал вас сумасшедшим в книге, разошедшейся по всему миру? И не просто общаться, а принимать его в своем доме?
Вот то-то и оно. Далеко нам всем до Толстого…
