Между Николаем и Павлом была двухлетняя разница в возрасте. Сыновья отставного полковника росли на берегах Оки, в Егнышовке Алексинского уезда, с ними занимались домашние учителя. В 1911 году старшего, Николая, отдали в Московский благородный университетский пансион, однако на следующий год его вернула домой война с Наполеоном. Мальчики внимательно следили за вестями с театра боевых действий, а уж когда француз вторгся в Москву, и вовсе оказались на переднем крае событий.
Отец – ветеран похода 1790 года на шведов – принял тогда под командование казачий полк Тульского ополчения. Казаки Бобрищева-Пушкина, отмечает хранящийся в областном госархиве его личный формулярный список, стояли кордоном от Алексина за Тарусу по берегу Оки, прикрывая правый берег от вторжения неприятеля и «мародеров, которых немалое число поймано и доставлено к начальству». В дальнейшем полк Сергея Павловича участвовал в заграничном походе русской армии. Так что его сыновья еще в юности получили первые уроки патриотизма и любви к Отечеству.
После разгрома Наполеона оба учились в том же университетском пансионе, где царил дух вольнолюбия. Оба начали писать стихи, которые печатали в пансионском альманахе «Каллиопа». По окончании учебы братья прошли школу колонновожатых и были выпущены в войска, однако с поэзией не расстались. Николай Сергеевич печатал стихи в журналах «Вестник Европы» и «Сын Отечества». Павел Сергеевич был большим поклонником Крылова и писал подражательные басни. Впрочем, он пробовал себя и в лирике. Известен также его стихотворное переложение главы о любви Послания апостола Павла коринфянам.
Вместе братья стали и членами тайного Южного общества, возглавляемого Пестелем.
За сокрытие «Русской правды» – Сибирь
После ареста Пестеля в декабре 1925 года Николай и Павел, решив, что крайней опасности еще нет, закопали бумаги Пестеля, в том числе «Русскую правды» – основной программный документ Южного общества, который оба читали и мысли которого разделяли. Вскоре арестовали и братьев.
Николая доставили в Петербург на главную гауптвахту, и в тот же день определили в Петропавловскую крепость. В сопроводительных бумагах значилось: «Присылаемого Пушкина 1-го заковать в ручные железа и посадить и содержать строго». В темнице Кронверкской куртины он провел восемь месяцев и был осужден по VIII разряду к бессрочной ссылке в Сибирь с лишением всех чинов и дворянства. Жестокие условия заключения подорвали его здоровье. Позже, в Среднеколымске, Николай Сергеевич неудачно пытался бежать, но был схвачен и отправлен в Туруханск. Все это привело к тяжелому психическому заболеванию, и «Пушкин 1-й» оказался в больнице для умалишенных.
По семейному преданию, арестован Николай Сергеевич был накануне свадьбы. Невеста хотела последовать за ним в ссылку, но родители не позволили, и она умерла, не перенеся разлуки. Известие об этом, дошедшее до Николая Сергеевича, еще более усугубило его психическое расстройство.
К каторге был осужден и Павел Сергеевич, признанный виновным «в знании об умысле на цареубийство и в участии в умысле бунта принятием на сохранение бумаг Пестеля и привлечением в тайное общество одного члена». Суд разделил братьев, отправив старшего в Якутск, а младшего – на Нерчинские рудники.
Каторжная академия
В Читинском остроге 23-летний Бобрищев-Пушкин оказался среди других осужденных по делу декабристов. В дружеском, интеллектуальном общении легче было переносить тяготы заключения. Арестантам приходилось много работать физически – за решеткой Павел Сергеевич освоил «черные» профессии столяра, сапожника, портного, – но духом они оставались свободны. Немногое свободное время они посвящали спорам о смысле жизни и нравственных ценностях, самообразованию.
В этой своеобразной каторжной академии Павел Сергеевич читал товарищам лекции по высшей математике, изучал медицину. Особенно его увлекала гомеопатия. Но и поэзию не бросил: тешил друзей остроумными баснями. «Басни Бобрищева-Пушкина, – отмечал декабрист Д. И. Завалишин, – заняли бы с честию место во всякой литературе». А стихи его стали на каторге глубже по содержанию, более философичны: «К чему мне зреть премудрым оком Всю связь бесчисленных чудес? Что без любви все созерцанья? К чему мне знать судеб закон? Без ней высокие познанья Суть только призрак, прах и сон!»
Врачебные подвиги
В 1833 году Павла Сергеевича перевели на поселение в Красноярск, где в доме для умалишенных находился его брат. «Пушкину 2-му» разрешено было взять опеку над больным и содержать его на частной квартире. Заботы младшего брата сделали свое дело: Николай Сергеевич начал поправляться и даже смог поступить в казенную палату, где уже служил Павел Сергеевич.
«Павел до сих пор врезался в памяти, – вспоминал горожанин И. Ф. Парфентьев, на квартире у бабушки которого стояли декабристы. – Высокий, с бледным лицом, худощавый, с впалыми глазами, [он] вел самую религиозную жизнь… Павел Сергеевич был в величайшем уважении не только у своих товарищей – декабристов, но и у всех граждан Красноярска». Со священником местной церкви он часто посещал тюрьму и вел с арестантами беседы на религиозные темы, «про себя рассказывая, что является ссыльным и каторжным».
Бобрищевы-Пушкины сильно нуждались: нищенское казенное пособие не превышало 115 в год, а денег из России они не получали и жили только на то, что мог заработать Павел Сергеевич. На заработки старшего брата рассчитывать не приходилось: болезнь не покинула его окончательно, тихие периоды сменялись иногда буйством. По свидетельству очевидцев, в такие минуты Николай Сергеевич не раз ломал чубук трубки о голову или спину Павла, которого обычно слушался и которого нежно любил.
Через шесть лет братьев перевели в Тобольск, где Павел Сергеевич быстро завоевал уважение. Особенно возрос его авторитет во время холерной эпидемии 1848 года, когда он «мужественно выполнял долг врача среди неимущего населения города и сам ухаживал за тяжелобольными». Есть данные, что Павел Сергеевич спас тогда около семисот человек!
«Усладительная болезнь сердца»
Братья пробыли в Красноярске около года, когда проездом в Енисейск в городе проездом побывали супруги Фонвизины – Михаил Александрович по делу декабристов также был осужден к каторге, а после нее определен на поселение в Енисейск. Наталья Дмитриевна последовала за мужем в Сибирь одной из первых из жен декабристов. В Красноярске они задержались почти на неделю и, естественно, встречались с местными ссыльными. Тогда ее и приметил Павел Сергеевич: «Какая нездешняя женщина!».
Она, действительно, была «замечательно умна, образованна, необыкновенно красноречива и в высшей степени духовно-религиозно развита, – вспоминала ее близкая знакомая М. Д. Францева. – В ней так много было увлекательного, особенно когда она говорила, что перед ней преклонялись все, кто слушал ее… самый простой рассказ, переданный ею, увлекал каждого из слушателей. Характера она была чрезвычайно твердого, решительного, энергичного, но вместе с тем необычайно веселого и проста в общении, так что в ее присутствии никто не чувствовал смущения».
Чуть позже Фонвизиным дозволили переселиться в Красноярск, где они прожили около трех лет. Их дом стал культурным центром для ссыльных, часто бывал там и «Пушкин 2-й». Незаметно его связала с Натальей Дмитриевной любовь. Но у нее был муж, к которому она питала глубокое уважение, у Павла Сергеевича – больной брат, нуждавшийся в его заботах… В общем, дальше переписки не зашло, хотя в письмах они откровенно говорили о своем чувстве. «Ты сделалась как усладительная болезнь моего сердца, – признавался Павел Сергеевич». – Все родные и весь мир для меня исчез».
Увы, в 1838 году Фонвизиных перевели в Тобольск, а когда через пару лет туда же отправили и братьев Бобрищевых, все изменилось: «Я тут только увидел, что ты перешла пропасть, а я за нею или чуть ли в ней и до сих пор остался... Твой прием, дружеский, но совсем в другом роде, меня озадачил. Духом я благодарил Бога о твоей перемене, но собственное мое обнищание тем сделалось сознательнее».
Они переписывались и после того, как Фонвизиным разрешили вернуться в европейскую Россию, где через год Михаил Александрович умер, а к его вдове пришла новая любовь – к декабристу Ивану Ивановичу Пущину, с которым был дружен Пушкин 2-й. Павел Сергеевич по-прежнему любил Наталью Дмитриевну, но готов был пожертвовать своим чувством ради счастья любимой и друга. «Возникало во мне иногда, каюсь тебе, особенно сначала, борьба и с той гадкой стороны, где лежит собака на сене, - сама не есть и людям не дает, – писал он Пущину. – Но я отмаливался от нее, как от недуга болезненного… все это ветер дующий и преходящий, а глубиною воли моей я там, на что есть воля божия. Если ему угодно исполнить ваше предположение и благословить вас счастием, то оно, конечно, будет и моим счастием». И далее: «Только ты меня не покидай, а то для меня это будет невыносимое горе. У меня, одинокого, только и приюта, что твоя дружба»
…В январе 1856 года последовало высочайшее разрешение государственным преступникам Павлу и Николаю Бобрищевым-Пушкиным вернуться на родину. Можно представить, какой трудной была длинная, в две тысячи верст, дорога для почти ослепшего в Сибири Павла Сергеевича и его душевнобольного брата!
В селе Коростине Алексинского уезда их приютила сестра, у которой Николай Сергеевич и умер. Могила его долгое время считалась утраченной, но в 2013 году лет назад журналист-историк из Москвы Никита Кирсанов обнаружил в поселке Успенском Заокского района надгробие с надписью «Под камнем сим положено тело потомственнаго дворянина Николая Сергеевича Бобрищева-Пушкина», а на обратной стороне – четверостишие: «Отечество любя, Его он жертвой стал: Здоровие, себя, Нить жизни потерял». Он пережил брата на пять лет.
Павел Сергеевич успел похоронить Ивана Ивановича Пущина, у постели которого бессменно дежурил в по последние дни. Позже он подолгу гостил в Москве у Натальи Дмитриевны, но их дружба уже походила больше на родственные отношения двух пожилых людей, отмечают исследователи. На ее руках он и умер, признавшись напоследок: «И все-таки я уверен, что никто меня так глубоко и чисто не любит, как ты, которой принадлежит все живущее во мне и существующее»…
