«Я виноват в его смерти», – писал о Толстом уже в советское время тульский крестьянин Михаил Петрович Новиков (1870, д. Боровково Крапивенского уезда – 1937). В этом горьком признании нет преувеличения. Когда в октябре 1910 года у Льва Николаевича возникла мысль об уходе из Ясной Поляны, он отправил письмо Новикову, который двумя годами ранее приглашал Толстого пожить к себе в деревню, обещая полный покой. Но теперь Михаил Петрович не ответил вовремя, чем и казнился до конца жизни…
Личное знакомство
«Событий важных было: сближение с писарем Новиковым, который изменил свою жизнь вследствие моих книг… Горячий юноша», – записал в 1895 году Лев Николаевич в дневнике.
Писарю Московского окружного штаба Новикову было тогда 25 лет. Бедняцкий сын из семьи с 13-ю детьми, он после церковно-приходской школы трудился поденно на барском дворе, читал Псалтирь над усопшими односельчанами, работал в поле, а когда подрос – подался в отхожий промысел. Копейка и в столице давалась нелегко. Познав тяжкий труд наемного рабочего, сменил несколько фабрик. В отличие от многих других, спиртным не увлекался, усердно занимался самообразованием, ходил с молодой женой в Третьяковскую галерею, музеи, но вскоре вернулся в родную деревню – ему предстояло явиться по призыву на военную службу. Благодаря грамотности, стал писарем – сначала в канцелярии Тульского уездного воинского начальника, а затем в Москве.
Узнав, что Толстой зимой «живет в Хамовническом переулке… идти к нему долго не решался, считая себя совершенно ничтожным перед таким авторитетом и личностью», – вспоминал Новиков. Но стремление разобраться в сложностях жизни и веры, прочесть запрещенную толстовскую «Исповедь», о которой «студенты говорили тогда вслух, а интеллигенция шепотом», переселили и привели-таки Михаила Петровича в Хамовники. Толстой принял солдатика ласково, объяснил «смысл христианского учения по Евангелию, сказавши попутно», что жить по этим законам людям препятствуют «законы государства, основанные на насилии», установления церковников, «законы улицы, обычаев и мод». Но человек, как сын Божий по духу, «вполне может жить no-Божьи, лишь бы не боялся людских пересудов и угроз».
Запрещенных книг своих Толстой Новикову не дал, «говоря, что он не хочет сажать меня в тюрьму, а что в казарме, пусть и писарской, они через два-три дня попадут к жандармам и мне будет очень плохо». Зато посоветовал перечитать Евангелие. Это чтение произвело «на мою молодую душу очень сильное впечатление».
Секретное «дело» № 5
Через три-четыре недели «из ряда вон выходящий случай» опять привел Новикова к Льву Николаевичу – но уже не с пустыми руками, а с секретным делом № 5 «О вызове войск для содействия гражданским властям», к которому я имел доступ по своей службе», – писал Михаил Петрович. Речь там шла о расстреле на ярославской фабрике Корзинкина рабочих, насильственно выселяемых хозяином из квартир. Было выпущено 180–190 пуль, но убитым оказался только один рабочий и 46 человек ранено: «Солдаты, доносил начальник гарнизона, – инстинктивно избегали кровопролития и стреляли или под острым углом внизу, или через головы… Из 180 гренадер Его Величества только один свято исполнил присягу и выстрелил по цели, убивши наповал 54-летнего рабочего, все же остальные оказались слабыми по своей подготовке». Верному гренадеру была перед строем полка объявлена монаршая благодарность с отдачей в приказе по округу, выдана награда в 25 рублей и часы с портретом Его Величества.
Возмущенный этой историей, о которой умолчали российские издания, Новиков отправился к Толстому в уверенности, «что он опубликует эти факты в заграничных газетах, что им отчасти и было сделано». На этот раз Лев Николаевич был не один: «Более десятка посетителей… студенты, рабочие, семинарист, два пожилых с длинными бородами старообрядца, одна пожилая барыня и один седовласый старик в очках» вели с писателем оживленный разговор «за жизнь», в котором принял участие и Новиков.
При прощании Лев Николаевич «просил меня быть осторожным и не носить ему больше секретных бумаг», – отмечал Новиков. Тем не менее, вскоре его арестовали – правда, по другому поводу: за осуждение больших расходов на коронацию Николая II, ставшее известным при перлюстрации писем Михаила Петровича к родным. Из-за решетки Новиков впервые написал Толстому, заверяя его: «Пусть меня судят, пусть сошлют куда хотят, но моей мысли, моей новой веры никогда и ничем не убить во мне насильникам… Быть может, это несчастье видимое приготовит меня к другому и т. д., пока, наконец, не укрепит меня для борьбы открыто со Властью Тьмы».
Новая вера
Из тюрьмы Новикова по распоряжению собственной Его Величества канцелярии выслали под строгий надзор в оренбургские степи. Об аресте и ссылке Михаил Петрович написал прекрасные – по оценке Толстого – «Записки». Позже, уже в конце 1890-х, Лев Николаевич прочел в рукописи статью Новикова о трудной жизни крестьян. «Вчера читал статью Новикова и получил сильное впечатление: вспомнил то, что забыл: жизнь народа: нужду, унижение, наши вины, – записал в дневнике Толстой. – Ах, если бы Бог велел мне высказать все то, что я чувствую об этом. Драму «Труп» надо бросить. А если писать, то ту драму и продолжение «Воскресения». Так статья Новикова побудила Льва Николаевича дописать продолжение «той драмы» – мы знаем ее под названием «И свет во тьме светит»…
Великий гуманист высоко ценил творчество Новикова. «Вот это писатель, настоящий писатель, и какой меткий, неподражаемый язык! – говорил он. – Вот у кого, а не у нас, нужно учиться писать».
Из ссылки Новиков вернулся на малую родину, сохранив верность своим убеждениям. В 1902 году он подал в тульский комитет по выяснению нужд сельскохозяйственной промышленности докладную записку, обвиняющую либералов в лицемерии по отношению к крестьянству: «Крестьянские нужды не иголка, которую надо искать – они на виду у всех: с одной стороны непосильные налоги, а с другой – праздничное пьянство, а больше и искать нечего. Надо закрыть казенку и отменить выкупные платежи, а тогда и нужда крестьянская уменьшится. А то затянули крестьян выкупными как мертвой петлей, подставили кабак, а теперь прикидываются непонимающими в оскудении центра». Вспыхнул скандал. По указанию министра внутренних дел Плеве Новикова опять арестовали и отправили в Петербург.
Узнав об этом, Толстой начал хлопотать за него. «Новиков – замечательный по уму, образованию и горячности крестьянин, мне давно знакомый и близкий. Он подал в Тульский комитет записку, которая для тульских консерваторов показалась, вероятно, такою же, как «Путешествие» Радищева Екатерине, и вот с ним хотят сделать то же, что и с Радищевым, – писал Лев Николаевич известному литературному и музыкальному критику, почетному академику Владимиру Стасову. – Не можете ли узнать, где он, что с ним делают и намереваются делать, и не можете ли помочь этому во всех отношениях замечательному и достойному человеку?» Обращался он и к адвокату Кони, и непосредственно к министру Витте, и через месяц Михаил Петрович был освобожден.
«Аресты и неудовлетворенное стремление вырваться из постоянной нужды выработали в нем не смирение в толстовском духе, а чувство резкого социального протеста, письма к Толстому и статьи его были полны обличений власть имущих», – отмечает литературовед Людмила Викторовна Гладкова в статье «Крестьянский писатель М. П. Новиков». Она пишет: «Толстой, конечно, замечал, в каком направлении развивается духовная жизнь Новикова, и как-то сказал, что в таких крестьянах, как Новиков, у которых основа нерелигиозная, он разочаровался. Однако он не мог не чувствовать, что духовная жизнь этого человека есть результат его собственного учения. Вышло, что он сумел лишь разрушить в нем веру в Бога». И далее: «Новиков формулирует свой символ веры путем отрицания: «Новая вера не ответила мне и на мои детские любопытные вопросы: кем и когда сотворен мир, есть ли Бог и во скольких лицах, где Он живет и что делает, есть ли во мне видимая душа и чем ее спасти от адских мучений?».
Сам Толстой в одном из писем в Новикову говорил об этом так: «Вы несколько раз, как бы довольные своим открытием, как бы подсмеиваясь, как о деле решенном, говорите о неверности, глупости мысли о том, что «не хлебом одним сыт человек». А между тем именно оттого, что вы не верите в это, не верите в жизнь духовную, не верите в обязательность требований духовной жизни, не верите в Бога, от этого и ваши страдания и ваше несчастие. Вы, между прочим, пишете, что вы испытываете некоторые неудобства от того, что вы «нововер». Я думаю, что вы не нововер, а вы невер».
«Как можно верить в благо насилия?»
Два ареста и ссылка не угомонили Новикова: в печатных выступлениях, общественной деятельности он по-прежнему поднимал свой голос в защиту крестьянства, в поддержку правды и справедливости. В 1904 году Михаила Петровича призвали на русско-японскую войну, но после армейских сборов он подал заявление об отказе участвовать в военных действиях, был причислен к ополчению 3-го разряда и вскоре демобилизован. Во время Первой мировой войны публично и в письмах к иерархам Русской православной церкви выступил против военных действий. В 1914 году вместе с другими единомышленниками Толстого подписал воззвание-протест против войны «Опомнитесь, люди добрые!», за что был арестован и пробыл год в тульской тюрьме. Сидел он с врачом Душаном Маковицким, сопровождавшим Толстого при уходе Льва Николаевича из Ясной Поляны. «Мы часто там с Душаном Петровичем вспоминали о нем и жалели, что он не дожил до этих скорбных и ужасных дней мирового безумия и срамоты христианских народов, иначе это безумие давно бы кончилось под его горячим и бесстрашным обличением», – писал Новиков Софье Андреевне Толстой после выхода на свободу.
Скептически воспринимал Михаил Петрович и грянувшие революции 1917 года: свое отношение к ним он сформулировал еще при первой русской революции. Новиков тогда писал, что она «ведет с собою кровь и преступления и никак не может быть одобрена ни божескими, ни человеческими законами… как можно верить в благо насилия; как можно таким насилием улучшить жизнь? Разумеется, можно ограбить фабриканта или купца и временно разжиться на их средства, но, не имея головы купца или фабриканта, нельзя водить фабрики или торговать магазином». А в голодном 1919-м году, когда Новиков помогал хлебом семье писателя, Михаил Петрович делился с Сергеем Львович Толстым такими мыслями: «Хоть революция и сумела сделать равнение и даже первых последними, а последних первыми, но покойный ваш отец вряд ли бы одобрил это равнение».
Предложение вождям
Бесстрашный правдолюб, Новиков не молчал и при советской власти, опубликовав целый ряд статьей о крестьянстве. Бескомпромиссная позиция Михаила Петровича не осталась незамеченной. И хотя его неоднократно избирали в волисполком и народным заседателем, в 1923-1924 годах он дважды был арестован и приговорен к 2 годам лагеря.
По освобождении Новиков не угомонился и в январе 1927-го отправил откровенное письмо Сталину: «Мы не видим серьезных примеров от серьезных людей, которые бы на деле осуществляли в жизни социализм. Коммуны, колхозы! – Но разве это пример? Кем они населены: горе-батраками, которые злобятся друг на друга больше, чем мужики в деревнях. И все они спят и видят обзавестись собственными углами и гнездами и, конечно, при первой возможности уходят и обзаводятся. Это, так сказать, социалисты по нужде и в пример не идут. Почему бы вам совместно со всеми крупными вождями, проживающими в Москве, в личной жизни не устроить настоящей идейной коммуны, какая бы была по сознанию всех единоличников».
В 1928 году совместно с сыном Иваном Новиков написал книгу «Дедовские порядки на пересмотр», одобренную Горьким. По его совету Михаил Петрович взялся за продолжение «записок» о своей жизни, где без прикрас писал о положении в деревне. Однако рукопись была изъята при очередном аресте…
В 1937 году «в село пришли два чекиста и увели его с собой, вряд ли даже предъявив какой-либо документ для ареста. Доведя его пешком до железной дороги, они увезли отца по дороге на Москву, до Серпухова. Это было последнее нам известие о нем. Куда он был уведен далее, в какой город или лагерь – для нас все это осталось неизвестным», – рассказывала дочь Новикова.
* * *
Крестьянского писателя реабилитировали посмертно только в 1960 году «за отсутствием состава преступления». Но лишь через четыре с лишним десятка лет современные тульские чекисты раскопали в архивах, что Михаил Петрович был «тройкой» УНКВД по Московской области осужден к расстрелу и расстрелян 28 августа 1937 года – «место расстрела и захоронения неизвестно». Тогда же Федеральная служба контрразведки РФ передала музейщикам ранее неизвестные рукописи и письма Новикова. Уникальное творческое наследие Михаила Петровича издано отдельной книгой (Новиков М. П. «Из пережитого», М., «Энциклопедия сел и деревень», 2004), многие строки которой и теперь вполне актуальны.
